moder
Администратор
Команда форума
В феврале этого года на первом канале телевидения прошел документально-игровой фильм «Плесень», рассказывающий об участии плесневого грибка в многовековой истории человечества. Фильм вызвал заслуженную критику как со стороны микробиологов, так и со стороны историков, но вновь – со времен выхода романа Вениамина Каверина «Открытая книга» (1946-1954, окончательная редакция 1980) и двух его экранизаций (1973 и телесериал в 1977-1979 гг.) – привлек широкое внимание к истории отечественного пенициллина. В «Плесени» рассказывается апокрифическая версия о том, как во время войны негуманные союзники не поделились пенициллином с Советским Союзом, но зато потом хитрые чекисты не отдали им ни грамма нашего, более качественного пенициллина – крустазина.
Что же говорят об этом документы и человеческие свидетельства? Как это часто бывало, страницы истории советской науки и техники одновременно оказываются страницами истории сталинских репрессий. Наш собеседник – Юрий Вилович ЗЕЙФМАН, сын Вила Иосифовича Зейфмана, сыгравшего немаловажную роль в появлении отечественного пенициллина. Как и его отец, Юрий Вилович – ученый-химик, поэтому, изучая материалы, связанные с жизнью и деятельностью своего отца, он имел возможность разобраться в этом деле вполне профессионально.
– «Пенициллиновое дело» – так следователи МГБ называли дело моего отца, арестованного 19 января 1950 г. с первоначальными обвинениями по статье 58-1а (25 лет лишения свободы).
Но сначала о пенициллине
В 1928 году шотландский биолог Александр Флеминг обнаружил, что штамм грибковой плесени Penicillium notatum в процессе роста в питательной среде выделяет вещество, обладающее мощным антибактериальным действием, и останавливает развитие многих патогенных микроорганизмов, например, стафилококков. Одновременно он установил, что даже в огромных дозах оно не токсично для теплокровных животных. Флеминг назвал это вещество пенициллин. Ни выделить его из питательной среды, ни определить его строение Флеминг, не будучи химиком, не мог. К тому же магическое вещество было нестабильным и быстро теряло свою активность. В 1929 г. ученый опубликовал работу о своем открытии, однако до начала новой эры в лекарственной медицине ХХ века – эры антибиотиков – еще оставалось больше десятилетия.
В 1938 г. профессор Оксфордского университета, патолог и биохимик Говард Флори привлек к своим работам Эрнста Бориса Чейна. Семья Чейна эмигрировала из России в Германию, где Эрнст получил высшее образование в области химии, а затем изучал биохимию ферментов. Когда к власти пришли нацисты Чейн, будучи евреем и человеком левых взглядов, эмигрировал в Англию. Однако добиться выезда матери и сестры из Германии ему не удалось. Обе погибли в 1942 году в концлагере. Все это определило симпатии Чейна к нашей стране и в дальнейшем сыграло важную роль не только в работах по пенициллину, но и в судьбе моего отца.
Изучая по совету Флори труды по противомикробным препаратам, Чейн нашел первое описание пенициллина, опубликованное Флемингом. Совместно с Флори и сотрудниками они в 1941 г. смогли получить неочищенный пенициллин в количествах, достаточных для первых биологических испытаний, сначала на животных, а затем и в клинике. Первые результаты были настолько обнадеживающими, что стала ясна необходимость создания масштабного производства с технологией получения чистого лечебного препарата пенициллин. Англия в начале Второй мировой войны не имела достаточных средств для такой работы, и Флори, предварительно добившись для исследования Чейна субсидий от Рокфеллеровского фонда, отправился в США, где с присущей ему энергией смог привлечь к решению этой проблемы американские фармацевтические фирмы. Все работы были засекречены. Уже в 1945 г. выпуск фармакопейного пенициллина высокой активности составлял 15 тонн в год, а в 1950 г. – 195 тонн. В свою очередь Чейн, оставшись в Англии, продолжал работы по определению химической структуры пенициллина и по его очистке.
Успех этой работы был столь значителен, что уже в 1945 г. Флеминг, Флори и Чейн получили Нобелевскую премию по физиологии и медицине за открытие пенициллина и его лечебного эффекта при многих инфекционных заболеваниях.
Пенициллин в СССР
К началу войны в Москве активно работал ВНИИ экспериментальной медицины под руководством Зинаиды Виссарионовны Ермольевой. Ее многолетний сотрудник Михаил Михайлович Левитов рассказал мне в конце 90-х годов, что в 1941 году в этот институт поступили секретные данные о том, что в Англии создается мощнейший антимикробный препарат на основе какого-то вида грибков рода Penicillium. З. В. Ермольева со своей сотрудницей Тамарой Иосифовной Балезиной провела широкий скрининг и среди более 80 образцов грибков этого рода нашла штамм Penicillium crustosum, также продуцирующий пенициллин. Уже в 1942 г. Ермольева выезжала в прифронтовые госпитали, где с помощью неочищенного препарата на основе P. Crustosum удавалось спасти раненых от смертельных болезней. Затем были проведены клинические испытания. Однако имевшийся у нас препарат получался кустарным способом в количествах, совершенно несоответствующих потребностям отечественного здравоохранения, и к тому же он был малоактивен. Поэтому в 1945 г. во Всесоюзном химико-фармацевтическом институте (ВНИХФИ) для ускорения работ была создана лаборатория технологии пенициллина. А в июне 1946 г. мой отец, отозванный из армии, эту лабораторию возглавил.
Вил Иосифович Зейфман родился в 1911 г. в гор. Кельцы, в польской части Российской империи. Его отец был портным, а мать – белошвейкой. В 1914 г. семья переехала в Коканд (Туркменистан), а в 1921 г. – в Ташкент, где мой отец закончил школу и начал учиться в институте, завершив обучение в 1932 году уже в Москве, в Химико-технологическом институте. Затем он год служил в армии и два года работал в Институте чистых химических реактивов, а в 1936 г. переехал в подмосковный поселок Обухово для работы на заводе «Акрихин» (с 1938-го – в должности начальника технического отдела завода.
В начале 1940 г. отец был призван в кадры РККА, а с лета 1943 г. в составе отдельного батальона химической защиты участвовал в боях 3-го Украинского фронта. Украина – Румыния – Венгрия – Чехословакия, боевые ордена и медали, легкое ранение и тяжелая контузия.
Так вот, во ВНИХФИ, в подразделении, руководимом отцом, при консультациях профессоров Н. И. Гельперина и Л. М. Уткина, в течение года была создана полузаводская установка, в основу которой были положены как свойства самого пенициллина, так и его продуцента. Воздух, в котором рос грибок, было необходимо активно аэрировать кислородом – это выполнял созданный аппарат глубинной ферментации; также требовалась стерилизация воздуха и всего оборудования, поскольку продуцент был чрезвычайно чувствителен к примесям микроорганизмов. Кроме того, в начале работ извлечение продукта из культуральной жидкости достигалось с помощью так называемой лиофильной сушки – замораживания жидкой фазы до t`= –50-60оC и удаления воды в виде льда с помощью высокого вакуума. Эта технология в увеличенном масштабе легла в основу первых пенициллиновых заводов, построенных в Москве и Риге. При этом получался желтый аморфный продукт низкой активности, который к тому же был пироформным, то есть вызывал повышение температуры у пациентов. В то же время образцы пенициллина, поступавшего из-за границы, представляли собой кристаллический порошок, устойчивый при хранении и не дающий побочных эффектов. Я хорошо помню часто повторявшиеся домашние разговоры: наш – желтый аморфный, у них – белый кристаллический. Специалистам было ясно, что для достижения такого же результата потребуется много времени, средств и сил, а интересы отечественного здравоохранения требовали скорейшего решения всех этих проблем.
Тогдашние руководители медицинской промышленности Натрадзе и Третьяков обосновали перед правительством необходимость послать в США и Англию комиссию специалистов, которая смогла бы помочь советским зарубежным торговым организациям сделать правильный выбор в покупке технологии и новейшего оборудования для производства пенициллина. По указанию А. И. Микояна была создана комиссия в составе директора вновь созданного ВНИИ пенициллина профессора Бородина, сотрудника ВНИХФИ профессора Л. М. Уткина и моего отца, возглавившего во ВНИИП отдел экспериментальной технологии. В августе 1947 г. комиссия выехала в США.
Начавшаяся в то время «холодная война» и политика прямой дискриминации в торговле с СССР чрезвычайно усложнили выполнение задачи, поставленной перед этой комиссией и торгпредствами. Правительство США, несмотря на предварительную договоренность нашего Минторга с рядом американских фирм, запретило им продавать Советам что-либо, связанное с производством пенициллина. Через три месяца комиссии пришлось выехать а Англию. Но и там выяснилось, что английские фирмы, полностью зависимые от американских, отказались от продаж, связанных с пенициллином. Тогда выявилась единственная возможность выполнить поставленную задачу – использовать предложение профессора Чейна, автора и владельца патента на получение пенициллина нужного качества, продать нам свой патент и предоставить имевшиеся у него данные по промышленному производству пенициллина. Цена этой сделки была во много раз меньше, чем ранее требовали англо-американские фирмы. Предложение Чейна было принято, и в течение девяти месяцев отец работал у него в оксфордской лаборатории, где выполнил исследование «Рациональные биологические методы производства пенициллина» и ознакомился с другими работами, проводимыми Чейном. Кроме того, Чейн передал отцу штамм культуры, продуцирующей стрептомицин, который отец нелегально – в кармане пиджака – вывез из Англии и передал во ВНИИП. Именно этот штамм послужил затем первоосновой производства в Союзе еще одного антибиотика – активного средства борьбы с туберкулезом.
В сентябре 1948 г. комиссия, завершив работу, вернулась на родину. Однако в день отплытия из Англии произошло чрезвычайное событие – ее руководитель профессор Бородин (кавалер ордена Ленина, состоявший в приятельских отношениях с Микояном) к отходу парохода не явился, он остался в Англии, а затем уехал в США (жившие в Москве его жена и 12-летний сын исчезли, и наша семья никогда больше о них не слышала). Бородин стал невозвращенцем (ст. 64 УК РСФСР: измена родине в форме бегства за границу)! Позже это событие значительно осложнило положение отца, но тогда, по прибытии в Москву, он сделал доклад Микояну о проделанной работе и его сообщение было принято с одобрением.
Немного собственно химии
В короткий период после возвращения лаборатория, которой руководил отец, продолжала улучшать важные моменты синтеза и выделения пенициллина. После того как Чейну с сотрудниками удалось в результате кропотливой и высококлассной работы определить структуру пенициллина, стало известно, что все полученные путем биосинтеза пенициллины очень близки по своему строению и в основе их молекул лежит бициклическая система, а сами они отличаются природой боковых цепей (четыре варианта), причем все они обладают биологической активностью in vitro (в пробирке), и только один – бензилпенициллин – является собственно лекарством, активным in vivo (в организме).
Проблему так называемого направленного синтеза удалось решить отцу с помощью фенилацетамида, добавление которого в питательную среду (0,1%) повышало выход целевого продукта с 10-15 до 50-70%. Это же сильно облегчало очистку натриевой соли пенициллина (что и есть известное лекарство) простой кристаллизацией из бутилового спирта. Результаты его работ, с учетом данных, привезенных им от Чейна, были оформлены в виде промышленных регламентов и успешно внедрены в производство пенициллина на одном из московских заводов.
Пенициллин и «борьба с космополитизмом и низкопоклонством перед буржуазной наукой»
Когда разворачивалась эта печально известная кампания, она затронула и вопросы открытия и создания первого антибиотика – пенициллина. Здесь, как и в других сферах науки и техники, приоритет отдавался отечественным достижениям. Так, до середины 50-х гг. в энциклопедических изданиях фамилии английских ученых – нобелевских лауреатов, работавших с пенициллином, вообще не упоминались, отмечалось лишь, что впервые на лечебные свойства плесени указали русские врачи В. А. Манасеин и А. Г. Полотебнов в конце XIX века. В соответствии с новым политическим курсом, руководители медицинской промышленности Остапчук и Скалабан, пришедшие на смену Натрадзе и Третьякову, объявили, что материалы, приобретенные у Чейна, куплены напрасно: все и так известно отечественной науке. При этом они отказались платить деньги по заключенному с Чейном договору, и только благодаря вмешательству Микояна оплата была проведена. А затем они же оказали грубое давление на группу научных работников – сотрудников лаборатории отца, членов Ученого совета ВНИИП и ВНИХФИ, организовали из них комиссию и сфабриковали ее заключение об исследованиях Чейна, объявив, что часть их давно известна в Союзе, а другие, притом уже использованные в промышленности, и вовсе не нужны.
Вот записи из трудовой книжки отца: от 29.05.1949 г. – за успешную работу объявлена благодарность, а от 21.06.1949 г. приказ: «освободить с 25.06.1949 г. от обязанностей начальника отдела экспериментальной технологии ВНИИП как необеспечивающего руководства отделом» (подпись: Остапчук). Далее последовало исключение из Ученого Совета ВНИИП, исключение из партии за низкопоклонство перед буржуазной наукой и увольнение из института. Обращение к Микояну, бывшему в курсе дела, с просьбой о защите осталось без ответа. Вся цепочка событий закономерно привела к аресту отца органами МГБ.
Между тем, по представлению тех же Остапчука и Скалабана, некоторые авторы упомянутого выше заключения выдвинули работу по созданию производства пенициллина на Сталинскую премию и получили ее в декабре 1950 г. (первая премия, по закрытой линии). Хочу отметить, что в авторский коллектив на получение этой премии не была включена З. В. Ермольева, притом, что ее вклад в эту работу и продвижение пенициллина в клинику были очень значительны. М. М. Левитов считал, что причинами этого были ее родные братья, донские казаки, воевавшие в Гражданскую войну не на той стороне, а с другой стороны – ее муж, известный ученый Л. А. Зильбер, дважды к тому времени репрессированный.
Следствие
Обвинительное заключение по ст. 58-1а:
«1. Находясь совместно с изменником Родины Бородиным в служебной командировке в Англии, поддерживал преступную связь с англичанами.
2. Заключил (он и Бородин) с фирмой Чейна договор, невыгодный для СССР, чем нанес большой материальный ущерб.
3. В 1944-1945 гг. занимался мародерством, разбазариванием военного имущества и спекуляцией. Однако он в то время с этими делами скрылся от следственных органов».
Что касается отношений отца с «изменником Родины Бородиным». Мой отец обращал внимание, на то, что во время научной командировки Бородин ведет себя неподобающе. Отец называл его аферистом, писал торгпреду и даже нашему послу письма, в которых отмечал, что он занимается совершенно не тем, чем надо: ухаживает за дочкой какого-то фабриканта. С ней он потом и уехал в Америку. Однако на допросах любую возможность старались использовать против обвиненного.
Сначала я процитирую письмо отца к председателю Комиссии партконтроля Шкирятову от 9.05.1955: «Беспрерывные ночные допросы без права спать днем не дают результатов – я не подписываю, что шпион, изменник, предатель и т. п. Меня доводят до тяжелых сердечных приступов, и это не помогает. Приходит на помощь полученный на войне опыт – смотреть смерти в глаза, сознание своей полной невиновности. Конечно, меня доводили до состояния полного отупения лишением сна в течение длительного времени, я и подписывал то, чего в жизни не было. Но главное, не подписал, что я шпион и изменник Родины».
Так продолжалось до 20 июня 1950 г., когда от начальника санчасти Лефортовской тюрьмы поступило заключение о тяжелой сердечной болезни отца (первый инфаркт). Следствие было приостановлено, отца направили в больницу Бутырской тюрьмы. 7 августа его выписали и следствие продолжилось в Сухановке. Следователь по особо важным делам А. К. Ивлев использовал обычные методы физического и морального давления: во время допросов бил сапогами по ногам; в Сухановке отправил на два дня майских праздников в тесную камеру с насекомыми, крича: «У всех советских людей праздник, а ты будешь сидеть здесь!»; три месяца держал в одиночке, пока не получил донесение от надзирателя, слышавшего непрерывные крики заключенного, что тот «доходит». После чего отца вернули на Лубянку.
Отец рассказывал, что, стремясь сохранить сознание, спасался в одиночке тем, что вспоминал во всех подробностях ежедневные эпизоды своей жизни, проходил по улицам своего детства и главное – думал о детях. А ему передавали ложные сообщения о смерти его любимого старшего брата, об отказе от него жены и тому подобное.
Вернемся к тексту письма отца к Шкирятову: «Однако, мне удалось отстоять себя настолько, что следственный аппарат (постоянными консультантами которого по моему делу были те же Остапчук и Скалабан) вынужден был назначить авторитетную экспертизу в составе: проф. Алеев (Плехановский институт), проф. Меньшиков (ВНИХФИ), Корженевский (Минздрав). Эта комиссия признала полезными основные материалы Чейна и проведенную мною работу по внедрению их в промышленность. Результатом этого было то, что с меня сняли обвинение по статье 58-1а».
До сих пор не могу понять, как ему удалось добиться этой комиссии!
Что касается п. 3 первоначального обвинения, то он возник после того, как во время боевых действий в Восточной Европе отец настоял на вынесении выговора представителю СМЕРШа в батальоне капитану Макарову. На что последовала угроза: «Смотри, майор, я тебе этого не забуду». И после демобилизации отца из армии под его давлением несколько военнослужащих подписали дискредитирующие отца письма, отправленные в МГБ. Содержание этих писем предъявлялось отцу на допросах, но в окончательном обвинении составило лишь одну фразу: «В 1944-45 гг. занимался злоупотреблениями по службе». В постановлении о переквалификации обвинения (май 1951 г.) отмечалось также, что обвиняемый на протяжении многих лет хранил на квартире две мелкокалиберных винтовки, не зарегистрированных в милиции, и немецкий офицерский кинжал (привезенный в подарок сыну – мне).
«Учитывая, что обвиняемый Зейфман по своим действиям и связям является социально-опасной личностью, ранее предъявленное обвинение изменить и его преступление квалифицировать по статье 7-35 УК».
В случае отца это была ссылка на 5 лет с учетом 1,5 лет следствия, обвинение было вынесено ОСО.
Мама регулярно ходила на Кузнецкий мост, 24, в справочную МГБ, и иногда получала разрешение на передачу (200 руб.). Летом 1951 г. майор в справочном окне сказал ей: «Не уезжайте никуда, следствие кончается, – и добавил: – В моей практике не было, чтобы статью 58-1а заменили на 7-35». На просьбу мамы о свидании ответил: «Государственно нецелесообразно».
По завершению дела в конце июля отец был отправлен в ссылку в село Ярцево Красноярского края (700 км от Красноярска вниз по Енисею). Этап длился 3 месяца, и отец говорил, что он был не легче тюрьмы: кормили селедкой и не давали пить. В Свердловске ему стало так плохо, что его сняли с этапа и отправили в пересыльную больницу.
Ссылка и возвращение
Мама поехала в Красноярск, как только стало известно место ссылки, и успела на последний рейс навигации 1951 г. У нее было только три дня вместе с отцом. В Красноярске ей удалось попасть на прием к высокому начальнику областного МГБ. Она хотела выяснить, нельзя ли перевести отца в город Канск, где он мог бы работать на химическом предприятии. В Ярцеве не было другой работы, кроме лесоповала. Однако перевод в Канск, стоявший на Транссибирской магистрали, как оказалось, был запрещен, как и в другие города, стоявшие у железнодорожных станций. Мама повторила просьбу, но он сказал: «Поймите, в ближайшие 100 лет ничего не изменится!»
В следующее лето, в 1952-м, мама со мной и моей младшей сестрой снова поехала к отцу в ссылку. Мне запомнились разговоры среди отцовских друзей по ссылке. Они считали: если кто и доживет до 1957-го (40 лет Октября!), вряд ли будет какое-то послабление (амнистия?), а вот в 67-м (50 лет!) – может быть…
Однако – 1953 год. Справка: «Выдана гр. В. И. Зейфману, осужденному 28.07.51 г. Особым Совещанием при МГБ СССР по ст.7-35 УК РСФСР к лишению свободы и ссылке-высылке на 5 лет, в том, что он в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 г. об амнистии от ссылки-высылки освобожден 8 июня 1953г. со снятием судимости» (приписка от руки: «паспорт выдан 9/IV–1953 г.») Отец был единственным из друзей-ссыльнопоселенцев, вышедших тогда по амнистии, остальным пришлось ждать XX съезда и последующей реабилитации.
Вскоре после его возвращения в Москву, ликвидации Берии и верхушки МГБ, отец обратился в эту организацию с запросом: как наказан следователь по особо важным делам А. К. Ивлев, применявший к нему незаконные методы физического воздействия, и получил заверения, что тот отстранен от работы и отправлен на пенсию.
Начались поиски работы и отказы (не важно, что статья УК, важно, что осужден по постановлению ОСО!). Только в октябре 53 г. его взяли на скромную должность начальника цеховой лаборатории Химзавода им. Семашко.
Затем были настойчивые обращения в соответствующие инстанции и восстановление в партии, возвращение боевых наград и, наконец, получение справки:
«Дело по обвинению Зейфмана В. И. пересмотрено Военной Коллегией Верховного суда СССР 22 октября 1955 года.
Постановление Особого Совещания при МГБ СССР от 28 июля 1951 года в отношении Зейфмана В. И. отменено и дело за отсутствием состава преступления прекращено. 31 октября 1955 г.
Прошло много лет и, помня рассказы отца об издевательствах над ним во время следствия, мы были поражены, когда он рассказал нам, что написал письмо Ивлеву. Его текст у меня сохранился: «Здравствуйте, Андрей Константинович! Если это не ошибка справочного бюро Мосгорсправки, и Вы являетесь моим бывшим следователем, то я буду рад, что это мое письмо дойдет до Вас. Я считаю, что в тех условиях наших встреч, Вы сделали максимально возможное, чтобы мне была определена минимальная мера наказания. Другое дело, что я и того совершенно не заслуживал. Но в условиях того периода иначе Вы не могли, очевидно, поступить. Практически, благодаря Вам, мне довелось остаться в живых, хотя сейчас я очень болен и нити болезни идут с того периода, т. к. довелось перенести тяжкие лишения. Суммируя все, во мне сохранилось чувство благодарности к Вам и именно это привело к желанию найти Вас, написать Вам об этом и, если бы Вы нашли возможным, я с удовольствием повидал бы Вас. Теперь я дожил до светлых дней, я защитил диссертацию, мне все возвращено (кроме здоровья), и я уже счастливый дедушка. По меньшей мере надеюсь, что Вы ответите мне на мое письмо или подтвердите его получение». В конце дата: 25.01.1965 и адрес. Никто, кроме отца, мне кажется, не мог бы написать такого письма. Ивлев ответил, что очень хорошо помнит отца и благодарен за то отношение, которое он к нему выразил. Но от встречи отказался.
И снова пенициллин
Давление на общество смягчалось, пришла «оттепель». Что касается пенициллина, еще 28 ноября 1953 г. «Правда» напечатала выступление президента Академии наук СССР А. Н. Несмеянова на сессии Всемирного Совета Мира в Праге, в котором в ряду прочего было сказано: «Мы можем с глубокой признательностью назвать и открытый оксфордскими учеными пенициллин, ставший достоянием и нашей страны».
С апреля 1957 г. отец вернулся во ВНИХФИ на должность главного инженера экспериментального завода, где выполнил обширный круг исследований по получению отечественных медицинских препаратов. Одновременно во ВНИИ ароматических и лекарственных растений он участвовал в усовершенствовании технологии таких важных соединений, как соласодин (исходный продукт для синтеза гормонов), а в Институте органической химии АН – кровезаменителя поливинилпирролидона.
Но состояние здоровья отца, подорванное войной и тюрьмами, постепенно ухудшалось. В 1960 г. – второй инфаркт. В то же время ВАК принял решение о возможности защиты диссертаций по совокупности выполненных работ, и отец решил оформить и защитить такую диссертацию. В нее вошли прежде всего исследования по пенициллину, начатые еще в лаборатории профессора Чейна. Во время обыска в нашем доме 20 января 1950 г. эти материалы отца были конфискованы. Ответ на его запрос в КГБ: «Сообщаем, что изъятые у Вас служебные материалы по вопросу производства пенициллина – 30 листов, черновые записи по производству пенициллина – 138 листов, записи на иностранном языке – 15 листов, уничтожены по окончании следствия в установленном порядке. 12 октября 1962 г.».
После изгнания отца из ВНИИП, затем его ареста и исчезновения, сотрудники его отдела опубликовали результаты работ, выполненных при его непосредственном участии и руководстве, и оформили авторское свидетельство. 31 января 1963 г. Ученый совет ВНИИ антибиотиков под председательством А. В. Савицкого восстановил в них авторство отца, и это позволило ему включить их в диссертацию «Исследование химической технологии процесса получения пенициллина и некоторых полупродуктов других лекарственных веществ», защищенную им во ВНИХФИ в апреле 1964 г. Работа была единодушно поддержана ведущими специалистами в области химии лекарственных препаратов. В отзыве профессора З. В. Ермольевой было сказано: «Им внесен огромный вклад в дело разработки промышленной технологии, проектирования и организации производства отечественного пенициллина и он является одним из пионеров нашей промышленности антибиотиков».
Завершая этот рассказ, хочу вспомнить о тех дружеских отношения, которые связывали отца и Э. Б. Чейна во время их совместной работы в Оксфорде. Так, когда Чейн собрался жениться, он пригласил отца быть шафером на его свадьбе. В 50-е гг., став иностранным членом Академии наук СССР и бывая в Москве, он всякий раз обращался к принимавшему его академику Скрябину с просьбой организовать ему встречу с отцом. И получал уклончивые ответы, что отец по разным причинам отсутствует. Наконец, в конце 1963 г. он направил предложение министру здравоохранения Натрадзе послать в свои научные центры в Риме и Лондоне для обмена информацией А. В. Савицкого и отца. К официальному обращению он приложил личное письмо к отцу, в котором извещал его о сделанном Натрадзе предложении и выражал надежду на встречу в Москве: «Это было бы замечательно встретить Вас и после всех этих лет вспомнить прошлое. Встреча с Вами была бы самым ярким событием моего визита в Москву, я очень надеюсь, что наши прежние близкие отношения сохраняются». Он пришел к нам домой летом 1965 г. с маленькими подарками маме и нам, детям. Мы разговаривали по-русски!
Последние годы
После утверждения кандидатской степени в апреле 1965 г. отец по личной просьбе перешел на должность старшего научного сотрудника. Но все равно выдерживать обычный рабочий режим ему уже было трудно. Ему было только 54 года, до пенсии оставалось еще много времени. Отец стал хлопотать о персональной пенсии, которую в отличие от обычной можно было получать, не увольняясь с работы. Отец считал, что заслуживает такой пенсии, и его ходатайства были поддержаны теми институтами, где он работал, и рядом крупных ученых. В том числе Ермольевой и академиком И. Л. Кнунянцем, который в конце 40-х – начале 50-х гг. был главным химиком страны по проблеме пенициллина. Но пенсию удалось получить только в марте 1968 г. – после письма А. И. Микояну, тогдашнему председателю Президиума Верховного Совета. На этот раз обращение к нему было действенным.
В последующие годы отец консультировал новые технологические проекты рижского Института органической химии и Института тонкого органического синтеза в Ереване. В 69-70-м году он работал у своего товарища времен войны генерала-полковника Д. В. Горбовского, начальника Академии химзащиты. Сотрудничество прекратилась, когда Дмитрий Васильевич пригласил его к себе в кабинет и показал только что вышедшую книгу А. Иванова «Осторожно, сионизм!», дав понять, что В. И. Зейфману надо уйти.
Широта его творческих возможностей проявилась и на последнем месте работы, во Всесоюзном заочном институте пищевой промышленности, где на кафедре аналитической химии он изучал влияние различных полимеров на осветление виноградных вин. С этим была связана его последняя командировка – в Тбилиси, после которой он отправился в Ташкент, город его детства и юности, полный любимых родных и друзей. Там 12 октября 1971 г. и закончилась его жизнь. Вил Иосифович похоронен в Москве, на Донском кладбище.
– Юрий Вилович, большое спасибо за содержательный рассказ. Я попросил бы в заключение сказать несколько слов о термине «крустазин», который мы знаем по «Открытой книге» В. Каверина и ее экранизациям. До сих пор можно встретить заявления, будто «наш» крустазин был лучше «их» пенициллина…
– Общеизвестно, что прототипом Татьяны Власенковой – героини «Открытой книги» – была Зинаида Виссарионовна Ермольева. Каверин сделал сюжетом романа жизнь и работу жены своего старшего брата Льва Зильбера. Я упоминал, что З. В. Ермольева первоначально использовала в своей работе штамм Penicillium crustosum. Очевидно, Каверин немного изменил слово crustosum, превратив его в «крустазин» по аналогии с «пенициллином». Это романное название лекарства давно вошло в сознание поколений читателей Каверина, а между тем ни научного термина, ни такого лекарства не существует.
– Но в недавнем научно-популярном фильме «Плесень» снова воскрешено это название, и там показана разыгранная актерами встреча Говарда Флори и Ермольевой в Москве, сопровождавшаяся, согласно фильму, обменом штаммами пенициллина, из которых советский будто бы был значительно активнее, чем полученный от Флори!
– Эта история представляется мне совершенно невероятной, хотя бы потому, что ко времени этой встречи на Западе уже существовало развитое производство пенициллина, а у нас оно только начиналось.
Беседовал Николай ГЛАДКИХ,
Международное общество «Мемориал»
Что же говорят об этом документы и человеческие свидетельства? Как это часто бывало, страницы истории советской науки и техники одновременно оказываются страницами истории сталинских репрессий. Наш собеседник – Юрий Вилович ЗЕЙФМАН, сын Вила Иосифовича Зейфмана, сыгравшего немаловажную роль в появлении отечественного пенициллина. Как и его отец, Юрий Вилович – ученый-химик, поэтому, изучая материалы, связанные с жизнью и деятельностью своего отца, он имел возможность разобраться в этом деле вполне профессионально.
– «Пенициллиновое дело» – так следователи МГБ называли дело моего отца, арестованного 19 января 1950 г. с первоначальными обвинениями по статье 58-1а (25 лет лишения свободы).
Но сначала о пенициллине
В 1928 году шотландский биолог Александр Флеминг обнаружил, что штамм грибковой плесени Penicillium notatum в процессе роста в питательной среде выделяет вещество, обладающее мощным антибактериальным действием, и останавливает развитие многих патогенных микроорганизмов, например, стафилококков. Одновременно он установил, что даже в огромных дозах оно не токсично для теплокровных животных. Флеминг назвал это вещество пенициллин. Ни выделить его из питательной среды, ни определить его строение Флеминг, не будучи химиком, не мог. К тому же магическое вещество было нестабильным и быстро теряло свою активность. В 1929 г. ученый опубликовал работу о своем открытии, однако до начала новой эры в лекарственной медицине ХХ века – эры антибиотиков – еще оставалось больше десятилетия.
В 1938 г. профессор Оксфордского университета, патолог и биохимик Говард Флори привлек к своим работам Эрнста Бориса Чейна. Семья Чейна эмигрировала из России в Германию, где Эрнст получил высшее образование в области химии, а затем изучал биохимию ферментов. Когда к власти пришли нацисты Чейн, будучи евреем и человеком левых взглядов, эмигрировал в Англию. Однако добиться выезда матери и сестры из Германии ему не удалось. Обе погибли в 1942 году в концлагере. Все это определило симпатии Чейна к нашей стране и в дальнейшем сыграло важную роль не только в работах по пенициллину, но и в судьбе моего отца.
Изучая по совету Флори труды по противомикробным препаратам, Чейн нашел первое описание пенициллина, опубликованное Флемингом. Совместно с Флори и сотрудниками они в 1941 г. смогли получить неочищенный пенициллин в количествах, достаточных для первых биологических испытаний, сначала на животных, а затем и в клинике. Первые результаты были настолько обнадеживающими, что стала ясна необходимость создания масштабного производства с технологией получения чистого лечебного препарата пенициллин. Англия в начале Второй мировой войны не имела достаточных средств для такой работы, и Флори, предварительно добившись для исследования Чейна субсидий от Рокфеллеровского фонда, отправился в США, где с присущей ему энергией смог привлечь к решению этой проблемы американские фармацевтические фирмы. Все работы были засекречены. Уже в 1945 г. выпуск фармакопейного пенициллина высокой активности составлял 15 тонн в год, а в 1950 г. – 195 тонн. В свою очередь Чейн, оставшись в Англии, продолжал работы по определению химической структуры пенициллина и по его очистке.
Успех этой работы был столь значителен, что уже в 1945 г. Флеминг, Флори и Чейн получили Нобелевскую премию по физиологии и медицине за открытие пенициллина и его лечебного эффекта при многих инфекционных заболеваниях.
Пенициллин в СССР
К началу войны в Москве активно работал ВНИИ экспериментальной медицины под руководством Зинаиды Виссарионовны Ермольевой. Ее многолетний сотрудник Михаил Михайлович Левитов рассказал мне в конце 90-х годов, что в 1941 году в этот институт поступили секретные данные о том, что в Англии создается мощнейший антимикробный препарат на основе какого-то вида грибков рода Penicillium. З. В. Ермольева со своей сотрудницей Тамарой Иосифовной Балезиной провела широкий скрининг и среди более 80 образцов грибков этого рода нашла штамм Penicillium crustosum, также продуцирующий пенициллин. Уже в 1942 г. Ермольева выезжала в прифронтовые госпитали, где с помощью неочищенного препарата на основе P. Crustosum удавалось спасти раненых от смертельных болезней. Затем были проведены клинические испытания. Однако имевшийся у нас препарат получался кустарным способом в количествах, совершенно несоответствующих потребностям отечественного здравоохранения, и к тому же он был малоактивен. Поэтому в 1945 г. во Всесоюзном химико-фармацевтическом институте (ВНИХФИ) для ускорения работ была создана лаборатория технологии пенициллина. А в июне 1946 г. мой отец, отозванный из армии, эту лабораторию возглавил.
В начале 1940 г. отец был призван в кадры РККА, а с лета 1943 г. в составе отдельного батальона химической защиты участвовал в боях 3-го Украинского фронта. Украина – Румыния – Венгрия – Чехословакия, боевые ордена и медали, легкое ранение и тяжелая контузия.
Так вот, во ВНИХФИ, в подразделении, руководимом отцом, при консультациях профессоров Н. И. Гельперина и Л. М. Уткина, в течение года была создана полузаводская установка, в основу которой были положены как свойства самого пенициллина, так и его продуцента. Воздух, в котором рос грибок, было необходимо активно аэрировать кислородом – это выполнял созданный аппарат глубинной ферментации; также требовалась стерилизация воздуха и всего оборудования, поскольку продуцент был чрезвычайно чувствителен к примесям микроорганизмов. Кроме того, в начале работ извлечение продукта из культуральной жидкости достигалось с помощью так называемой лиофильной сушки – замораживания жидкой фазы до t`= –50-60оC и удаления воды в виде льда с помощью высокого вакуума. Эта технология в увеличенном масштабе легла в основу первых пенициллиновых заводов, построенных в Москве и Риге. При этом получался желтый аморфный продукт низкой активности, который к тому же был пироформным, то есть вызывал повышение температуры у пациентов. В то же время образцы пенициллина, поступавшего из-за границы, представляли собой кристаллический порошок, устойчивый при хранении и не дающий побочных эффектов. Я хорошо помню часто повторявшиеся домашние разговоры: наш – желтый аморфный, у них – белый кристаллический. Специалистам было ясно, что для достижения такого же результата потребуется много времени, средств и сил, а интересы отечественного здравоохранения требовали скорейшего решения всех этих проблем.
Тогдашние руководители медицинской промышленности Натрадзе и Третьяков обосновали перед правительством необходимость послать в США и Англию комиссию специалистов, которая смогла бы помочь советским зарубежным торговым организациям сделать правильный выбор в покупке технологии и новейшего оборудования для производства пенициллина. По указанию А. И. Микояна была создана комиссия в составе директора вновь созданного ВНИИ пенициллина профессора Бородина, сотрудника ВНИХФИ профессора Л. М. Уткина и моего отца, возглавившего во ВНИИП отдел экспериментальной технологии. В августе 1947 г. комиссия выехала в США.
Начавшаяся в то время «холодная война» и политика прямой дискриминации в торговле с СССР чрезвычайно усложнили выполнение задачи, поставленной перед этой комиссией и торгпредствами. Правительство США, несмотря на предварительную договоренность нашего Минторга с рядом американских фирм, запретило им продавать Советам что-либо, связанное с производством пенициллина. Через три месяца комиссии пришлось выехать а Англию. Но и там выяснилось, что английские фирмы, полностью зависимые от американских, отказались от продаж, связанных с пенициллином. Тогда выявилась единственная возможность выполнить поставленную задачу – использовать предложение профессора Чейна, автора и владельца патента на получение пенициллина нужного качества, продать нам свой патент и предоставить имевшиеся у него данные по промышленному производству пенициллина. Цена этой сделки была во много раз меньше, чем ранее требовали англо-американские фирмы. Предложение Чейна было принято, и в течение девяти месяцев отец работал у него в оксфордской лаборатории, где выполнил исследование «Рациональные биологические методы производства пенициллина» и ознакомился с другими работами, проводимыми Чейном. Кроме того, Чейн передал отцу штамм культуры, продуцирующей стрептомицин, который отец нелегально – в кармане пиджака – вывез из Англии и передал во ВНИИП. Именно этот штамм послужил затем первоосновой производства в Союзе еще одного антибиотика – активного средства борьбы с туберкулезом.
В сентябре 1948 г. комиссия, завершив работу, вернулась на родину. Однако в день отплытия из Англии произошло чрезвычайное событие – ее руководитель профессор Бородин (кавалер ордена Ленина, состоявший в приятельских отношениях с Микояном) к отходу парохода не явился, он остался в Англии, а затем уехал в США (жившие в Москве его жена и 12-летний сын исчезли, и наша семья никогда больше о них не слышала). Бородин стал невозвращенцем (ст. 64 УК РСФСР: измена родине в форме бегства за границу)! Позже это событие значительно осложнило положение отца, но тогда, по прибытии в Москву, он сделал доклад Микояну о проделанной работе и его сообщение было принято с одобрением.
Немного собственно химии
В короткий период после возвращения лаборатория, которой руководил отец, продолжала улучшать важные моменты синтеза и выделения пенициллина. После того как Чейну с сотрудниками удалось в результате кропотливой и высококлассной работы определить структуру пенициллина, стало известно, что все полученные путем биосинтеза пенициллины очень близки по своему строению и в основе их молекул лежит бициклическая система, а сами они отличаются природой боковых цепей (четыре варианта), причем все они обладают биологической активностью in vitro (в пробирке), и только один – бензилпенициллин – является собственно лекарством, активным in vivo (в организме).
Проблему так называемого направленного синтеза удалось решить отцу с помощью фенилацетамида, добавление которого в питательную среду (0,1%) повышало выход целевого продукта с 10-15 до 50-70%. Это же сильно облегчало очистку натриевой соли пенициллина (что и есть известное лекарство) простой кристаллизацией из бутилового спирта. Результаты его работ, с учетом данных, привезенных им от Чейна, были оформлены в виде промышленных регламентов и успешно внедрены в производство пенициллина на одном из московских заводов.
Пенициллин и «борьба с космополитизмом и низкопоклонством перед буржуазной наукой»
Когда разворачивалась эта печально известная кампания, она затронула и вопросы открытия и создания первого антибиотика – пенициллина. Здесь, как и в других сферах науки и техники, приоритет отдавался отечественным достижениям. Так, до середины 50-х гг. в энциклопедических изданиях фамилии английских ученых – нобелевских лауреатов, работавших с пенициллином, вообще не упоминались, отмечалось лишь, что впервые на лечебные свойства плесени указали русские врачи В. А. Манасеин и А. Г. Полотебнов в конце XIX века. В соответствии с новым политическим курсом, руководители медицинской промышленности Остапчук и Скалабан, пришедшие на смену Натрадзе и Третьякову, объявили, что материалы, приобретенные у Чейна, куплены напрасно: все и так известно отечественной науке. При этом они отказались платить деньги по заключенному с Чейном договору, и только благодаря вмешательству Микояна оплата была проведена. А затем они же оказали грубое давление на группу научных работников – сотрудников лаборатории отца, членов Ученого совета ВНИИП и ВНИХФИ, организовали из них комиссию и сфабриковали ее заключение об исследованиях Чейна, объявив, что часть их давно известна в Союзе, а другие, притом уже использованные в промышленности, и вовсе не нужны.
Вот записи из трудовой книжки отца: от 29.05.1949 г. – за успешную работу объявлена благодарность, а от 21.06.1949 г. приказ: «освободить с 25.06.1949 г. от обязанностей начальника отдела экспериментальной технологии ВНИИП как необеспечивающего руководства отделом» (подпись: Остапчук). Далее последовало исключение из Ученого Совета ВНИИП, исключение из партии за низкопоклонство перед буржуазной наукой и увольнение из института. Обращение к Микояну, бывшему в курсе дела, с просьбой о защите осталось без ответа. Вся цепочка событий закономерно привела к аресту отца органами МГБ.
Между тем, по представлению тех же Остапчука и Скалабана, некоторые авторы упомянутого выше заключения выдвинули работу по созданию производства пенициллина на Сталинскую премию и получили ее в декабре 1950 г. (первая премия, по закрытой линии). Хочу отметить, что в авторский коллектив на получение этой премии не была включена З. В. Ермольева, притом, что ее вклад в эту работу и продвижение пенициллина в клинику были очень значительны. М. М. Левитов считал, что причинами этого были ее родные братья, донские казаки, воевавшие в Гражданскую войну не на той стороне, а с другой стороны – ее муж, известный ученый Л. А. Зильбер, дважды к тому времени репрессированный.
Следствие
Обвинительное заключение по ст. 58-1а:
«1. Находясь совместно с изменником Родины Бородиным в служебной командировке в Англии, поддерживал преступную связь с англичанами.
2. Заключил (он и Бородин) с фирмой Чейна договор, невыгодный для СССР, чем нанес большой материальный ущерб.
3. В 1944-1945 гг. занимался мародерством, разбазариванием военного имущества и спекуляцией. Однако он в то время с этими делами скрылся от следственных органов».
Что касается отношений отца с «изменником Родины Бородиным». Мой отец обращал внимание, на то, что во время научной командировки Бородин ведет себя неподобающе. Отец называл его аферистом, писал торгпреду и даже нашему послу письма, в которых отмечал, что он занимается совершенно не тем, чем надо: ухаживает за дочкой какого-то фабриканта. С ней он потом и уехал в Америку. Однако на допросах любую возможность старались использовать против обвиненного.
Сначала я процитирую письмо отца к председателю Комиссии партконтроля Шкирятову от 9.05.1955: «Беспрерывные ночные допросы без права спать днем не дают результатов – я не подписываю, что шпион, изменник, предатель и т. п. Меня доводят до тяжелых сердечных приступов, и это не помогает. Приходит на помощь полученный на войне опыт – смотреть смерти в глаза, сознание своей полной невиновности. Конечно, меня доводили до состояния полного отупения лишением сна в течение длительного времени, я и подписывал то, чего в жизни не было. Но главное, не подписал, что я шпион и изменник Родины».
Так продолжалось до 20 июня 1950 г., когда от начальника санчасти Лефортовской тюрьмы поступило заключение о тяжелой сердечной болезни отца (первый инфаркт). Следствие было приостановлено, отца направили в больницу Бутырской тюрьмы. 7 августа его выписали и следствие продолжилось в Сухановке. Следователь по особо важным делам А. К. Ивлев использовал обычные методы физического и морального давления: во время допросов бил сапогами по ногам; в Сухановке отправил на два дня майских праздников в тесную камеру с насекомыми, крича: «У всех советских людей праздник, а ты будешь сидеть здесь!»; три месяца держал в одиночке, пока не получил донесение от надзирателя, слышавшего непрерывные крики заключенного, что тот «доходит». После чего отца вернули на Лубянку.
Отец рассказывал, что, стремясь сохранить сознание, спасался в одиночке тем, что вспоминал во всех подробностях ежедневные эпизоды своей жизни, проходил по улицам своего детства и главное – думал о детях. А ему передавали ложные сообщения о смерти его любимого старшего брата, об отказе от него жены и тому подобное.
Вернемся к тексту письма отца к Шкирятову: «Однако, мне удалось отстоять себя настолько, что следственный аппарат (постоянными консультантами которого по моему делу были те же Остапчук и Скалабан) вынужден был назначить авторитетную экспертизу в составе: проф. Алеев (Плехановский институт), проф. Меньшиков (ВНИХФИ), Корженевский (Минздрав). Эта комиссия признала полезными основные материалы Чейна и проведенную мною работу по внедрению их в промышленность. Результатом этого было то, что с меня сняли обвинение по статье 58-1а».
До сих пор не могу понять, как ему удалось добиться этой комиссии!
Что касается п. 3 первоначального обвинения, то он возник после того, как во время боевых действий в Восточной Европе отец настоял на вынесении выговора представителю СМЕРШа в батальоне капитану Макарову. На что последовала угроза: «Смотри, майор, я тебе этого не забуду». И после демобилизации отца из армии под его давлением несколько военнослужащих подписали дискредитирующие отца письма, отправленные в МГБ. Содержание этих писем предъявлялось отцу на допросах, но в окончательном обвинении составило лишь одну фразу: «В 1944-45 гг. занимался злоупотреблениями по службе». В постановлении о переквалификации обвинения (май 1951 г.) отмечалось также, что обвиняемый на протяжении многих лет хранил на квартире две мелкокалиберных винтовки, не зарегистрированных в милиции, и немецкий офицерский кинжал (привезенный в подарок сыну – мне).
«Учитывая, что обвиняемый Зейфман по своим действиям и связям является социально-опасной личностью, ранее предъявленное обвинение изменить и его преступление квалифицировать по статье 7-35 УК».
В случае отца это была ссылка на 5 лет с учетом 1,5 лет следствия, обвинение было вынесено ОСО.
Мама регулярно ходила на Кузнецкий мост, 24, в справочную МГБ, и иногда получала разрешение на передачу (200 руб.). Летом 1951 г. майор в справочном окне сказал ей: «Не уезжайте никуда, следствие кончается, – и добавил: – В моей практике не было, чтобы статью 58-1а заменили на 7-35». На просьбу мамы о свидании ответил: «Государственно нецелесообразно».
По завершению дела в конце июля отец был отправлен в ссылку в село Ярцево Красноярского края (700 км от Красноярска вниз по Енисею). Этап длился 3 месяца, и отец говорил, что он был не легче тюрьмы: кормили селедкой и не давали пить. В Свердловске ему стало так плохо, что его сняли с этапа и отправили в пересыльную больницу.
Ссылка и возвращение
Мама поехала в Красноярск, как только стало известно место ссылки, и успела на последний рейс навигации 1951 г. У нее было только три дня вместе с отцом. В Красноярске ей удалось попасть на прием к высокому начальнику областного МГБ. Она хотела выяснить, нельзя ли перевести отца в город Канск, где он мог бы работать на химическом предприятии. В Ярцеве не было другой работы, кроме лесоповала. Однако перевод в Канск, стоявший на Транссибирской магистрали, как оказалось, был запрещен, как и в другие города, стоявшие у железнодорожных станций. Мама повторила просьбу, но он сказал: «Поймите, в ближайшие 100 лет ничего не изменится!»
В следующее лето, в 1952-м, мама со мной и моей младшей сестрой снова поехала к отцу в ссылку. Мне запомнились разговоры среди отцовских друзей по ссылке. Они считали: если кто и доживет до 1957-го (40 лет Октября!), вряд ли будет какое-то послабление (амнистия?), а вот в 67-м (50 лет!) – может быть…
Однако – 1953 год. Справка: «Выдана гр. В. И. Зейфману, осужденному 28.07.51 г. Особым Совещанием при МГБ СССР по ст.7-35 УК РСФСР к лишению свободы и ссылке-высылке на 5 лет, в том, что он в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 г. об амнистии от ссылки-высылки освобожден 8 июня 1953г. со снятием судимости» (приписка от руки: «паспорт выдан 9/IV–1953 г.») Отец был единственным из друзей-ссыльнопоселенцев, вышедших тогда по амнистии, остальным пришлось ждать XX съезда и последующей реабилитации.
Вскоре после его возвращения в Москву, ликвидации Берии и верхушки МГБ, отец обратился в эту организацию с запросом: как наказан следователь по особо важным делам А. К. Ивлев, применявший к нему незаконные методы физического воздействия, и получил заверения, что тот отстранен от работы и отправлен на пенсию.
Начались поиски работы и отказы (не важно, что статья УК, важно, что осужден по постановлению ОСО!). Только в октябре 53 г. его взяли на скромную должность начальника цеховой лаборатории Химзавода им. Семашко.
Затем были настойчивые обращения в соответствующие инстанции и восстановление в партии, возвращение боевых наград и, наконец, получение справки:
«Дело по обвинению Зейфмана В. И. пересмотрено Военной Коллегией Верховного суда СССР 22 октября 1955 года.
Постановление Особого Совещания при МГБ СССР от 28 июля 1951 года в отношении Зейфмана В. И. отменено и дело за отсутствием состава преступления прекращено. 31 октября 1955 г.
Прошло много лет и, помня рассказы отца об издевательствах над ним во время следствия, мы были поражены, когда он рассказал нам, что написал письмо Ивлеву. Его текст у меня сохранился: «Здравствуйте, Андрей Константинович! Если это не ошибка справочного бюро Мосгорсправки, и Вы являетесь моим бывшим следователем, то я буду рад, что это мое письмо дойдет до Вас. Я считаю, что в тех условиях наших встреч, Вы сделали максимально возможное, чтобы мне была определена минимальная мера наказания. Другое дело, что я и того совершенно не заслуживал. Но в условиях того периода иначе Вы не могли, очевидно, поступить. Практически, благодаря Вам, мне довелось остаться в живых, хотя сейчас я очень болен и нити болезни идут с того периода, т. к. довелось перенести тяжкие лишения. Суммируя все, во мне сохранилось чувство благодарности к Вам и именно это привело к желанию найти Вас, написать Вам об этом и, если бы Вы нашли возможным, я с удовольствием повидал бы Вас. Теперь я дожил до светлых дней, я защитил диссертацию, мне все возвращено (кроме здоровья), и я уже счастливый дедушка. По меньшей мере надеюсь, что Вы ответите мне на мое письмо или подтвердите его получение». В конце дата: 25.01.1965 и адрес. Никто, кроме отца, мне кажется, не мог бы написать такого письма. Ивлев ответил, что очень хорошо помнит отца и благодарен за то отношение, которое он к нему выразил. Но от встречи отказался.
И снова пенициллин
Давление на общество смягчалось, пришла «оттепель». Что касается пенициллина, еще 28 ноября 1953 г. «Правда» напечатала выступление президента Академии наук СССР А. Н. Несмеянова на сессии Всемирного Совета Мира в Праге, в котором в ряду прочего было сказано: «Мы можем с глубокой признательностью назвать и открытый оксфордскими учеными пенициллин, ставший достоянием и нашей страны».
С апреля 1957 г. отец вернулся во ВНИХФИ на должность главного инженера экспериментального завода, где выполнил обширный круг исследований по получению отечественных медицинских препаратов. Одновременно во ВНИИ ароматических и лекарственных растений он участвовал в усовершенствовании технологии таких важных соединений, как соласодин (исходный продукт для синтеза гормонов), а в Институте органической химии АН – кровезаменителя поливинилпирролидона.
Но состояние здоровья отца, подорванное войной и тюрьмами, постепенно ухудшалось. В 1960 г. – второй инфаркт. В то же время ВАК принял решение о возможности защиты диссертаций по совокупности выполненных работ, и отец решил оформить и защитить такую диссертацию. В нее вошли прежде всего исследования по пенициллину, начатые еще в лаборатории профессора Чейна. Во время обыска в нашем доме 20 января 1950 г. эти материалы отца были конфискованы. Ответ на его запрос в КГБ: «Сообщаем, что изъятые у Вас служебные материалы по вопросу производства пенициллина – 30 листов, черновые записи по производству пенициллина – 138 листов, записи на иностранном языке – 15 листов, уничтожены по окончании следствия в установленном порядке. 12 октября 1962 г.».
После изгнания отца из ВНИИП, затем его ареста и исчезновения, сотрудники его отдела опубликовали результаты работ, выполненных при его непосредственном участии и руководстве, и оформили авторское свидетельство. 31 января 1963 г. Ученый совет ВНИИ антибиотиков под председательством А. В. Савицкого восстановил в них авторство отца, и это позволило ему включить их в диссертацию «Исследование химической технологии процесса получения пенициллина и некоторых полупродуктов других лекарственных веществ», защищенную им во ВНИХФИ в апреле 1964 г. Работа была единодушно поддержана ведущими специалистами в области химии лекарственных препаратов. В отзыве профессора З. В. Ермольевой было сказано: «Им внесен огромный вклад в дело разработки промышленной технологии, проектирования и организации производства отечественного пенициллина и он является одним из пионеров нашей промышленности антибиотиков».
Завершая этот рассказ, хочу вспомнить о тех дружеских отношения, которые связывали отца и Э. Б. Чейна во время их совместной работы в Оксфорде. Так, когда Чейн собрался жениться, он пригласил отца быть шафером на его свадьбе. В 50-е гг., став иностранным членом Академии наук СССР и бывая в Москве, он всякий раз обращался к принимавшему его академику Скрябину с просьбой организовать ему встречу с отцом. И получал уклончивые ответы, что отец по разным причинам отсутствует. Наконец, в конце 1963 г. он направил предложение министру здравоохранения Натрадзе послать в свои научные центры в Риме и Лондоне для обмена информацией А. В. Савицкого и отца. К официальному обращению он приложил личное письмо к отцу, в котором извещал его о сделанном Натрадзе предложении и выражал надежду на встречу в Москве: «Это было бы замечательно встретить Вас и после всех этих лет вспомнить прошлое. Встреча с Вами была бы самым ярким событием моего визита в Москву, я очень надеюсь, что наши прежние близкие отношения сохраняются». Он пришел к нам домой летом 1965 г. с маленькими подарками маме и нам, детям. Мы разговаривали по-русски!
Последние годы
После утверждения кандидатской степени в апреле 1965 г. отец по личной просьбе перешел на должность старшего научного сотрудника. Но все равно выдерживать обычный рабочий режим ему уже было трудно. Ему было только 54 года, до пенсии оставалось еще много времени. Отец стал хлопотать о персональной пенсии, которую в отличие от обычной можно было получать, не увольняясь с работы. Отец считал, что заслуживает такой пенсии, и его ходатайства были поддержаны теми институтами, где он работал, и рядом крупных ученых. В том числе Ермольевой и академиком И. Л. Кнунянцем, который в конце 40-х – начале 50-х гг. был главным химиком страны по проблеме пенициллина. Но пенсию удалось получить только в марте 1968 г. – после письма А. И. Микояну, тогдашнему председателю Президиума Верховного Совета. На этот раз обращение к нему было действенным.
В последующие годы отец консультировал новые технологические проекты рижского Института органической химии и Института тонкого органического синтеза в Ереване. В 69-70-м году он работал у своего товарища времен войны генерала-полковника Д. В. Горбовского, начальника Академии химзащиты. Сотрудничество прекратилась, когда Дмитрий Васильевич пригласил его к себе в кабинет и показал только что вышедшую книгу А. Иванова «Осторожно, сионизм!», дав понять, что В. И. Зейфману надо уйти.
Широта его творческих возможностей проявилась и на последнем месте работы, во Всесоюзном заочном институте пищевой промышленности, где на кафедре аналитической химии он изучал влияние различных полимеров на осветление виноградных вин. С этим была связана его последняя командировка – в Тбилиси, после которой он отправился в Ташкент, город его детства и юности, полный любимых родных и друзей. Там 12 октября 1971 г. и закончилась его жизнь. Вил Иосифович похоронен в Москве, на Донском кладбище.
– Юрий Вилович, большое спасибо за содержательный рассказ. Я попросил бы в заключение сказать несколько слов о термине «крустазин», который мы знаем по «Открытой книге» В. Каверина и ее экранизациям. До сих пор можно встретить заявления, будто «наш» крустазин был лучше «их» пенициллина…
– Общеизвестно, что прототипом Татьяны Власенковой – героини «Открытой книги» – была Зинаида Виссарионовна Ермольева. Каверин сделал сюжетом романа жизнь и работу жены своего старшего брата Льва Зильбера. Я упоминал, что З. В. Ермольева первоначально использовала в своей работе штамм Penicillium crustosum. Очевидно, Каверин немного изменил слово crustosum, превратив его в «крустазин» по аналогии с «пенициллином». Это романное название лекарства давно вошло в сознание поколений читателей Каверина, а между тем ни научного термина, ни такого лекарства не существует.
– Но в недавнем научно-популярном фильме «Плесень» снова воскрешено это название, и там показана разыгранная актерами встреча Говарда Флори и Ермольевой в Москве, сопровождавшаяся, согласно фильму, обменом штаммами пенициллина, из которых советский будто бы был значительно активнее, чем полученный от Флори!
– Эта история представляется мне совершенно невероятной, хотя бы потому, что ко времени этой встречи на Западе уже существовало развитое производство пенициллина, а у нас оно только начиналось.
Беседовал Николай ГЛАДКИХ,
Международное общество «Мемориал»